В неделю по Воздвижении
Иже аще постыдится Мене и Моих словес в роде сем прелюбодейном и грешном, и Сын человеческий постыдится его, егда приидет во славе Отца своего со Ангелами святыми. (Мк.8:38)
Как нам не смущаться, как не бояться, когда приимем в рассуждение, что приидет тот час, в который от гроба нашего глас трубный услышим! А оный глас будет Божий, на суд нас призывающий, что воскреснем мы во одеянии первой нашей плоти, станем держать книгу, которая будет самая наша совесть, где имеет быть подробно описано всё, что мы ни сделали, всё, что ни помыслили, и всё, что ни говорили во всё жития нашего время. Что во всём том имеем дать краткий ответ без всякого себя оправдания или извинения, что свидетели нам будут небо и земля, судия – Бог, весь правда, и суд наш Он окончит единым только изречением: либо в рай вечной жизни, либо в вечную муку.
Возьмите себе в рассуждение, что якобы наступил оный час, и помыслите, что предстоим мы на страшном том судище, и начнём размышлять только о сем: кто таков есть судимый и кто – судящий? Судимый есть человек, а судящий – Бог, и при том рассмотрим две вещи: в человеке – совесть, в Боге – правосудие. А чрез то откроется, каким образом человеческая совесть делает обличение и решение, а правосудие Божие – суд и отмщение. В здешней жизни многие злые в славе и благополучии, а многие добрые в мучении и злополучии находятся. Но Бог есть праведен, и потому в будущей жизни праведному суду и воздаянию быть надобно: злым восприять достойную казнь, а добрым – достойную мзду. «Воскреснут сотворшии благая в воскрешение живота, а сотворшии злая в воскрешение суда».
В великий тот день всё страшно, однако две вещи страшнее всех других кажутся: первая – человеческая совесть, которая творит обличение и решение, другая – Божия правда, которая производит суд и отмщение.
И начнём мы с первой. Нет ничего так безобразнейшего, как грех. Сам человек, охотно грех творящий, не рад его видеть, ибо по сделании оного, старается, как можно, его утаить.
В настоящей жизни, по елику грех сокровен, обличений совести никто другой не слышит, кроме токмо самого согрешившего. А в день судный совесть будет явным обличителем, ибо тогда явен будет и грех, и обличения ея услышит сам согрешивший, услышат и все Ангелы, и все человеки. Все мы отверстыми очми увидим тогда не сон или привидение, но прямо того человека, которого мы или своею рукой, или своим советом убили, держащего в руках полну чашу крови и говорящего: «Зверю кровопивный! Ты меня умертвил, ты дарами судью подкупил или ложью правду помрачил, и смерть моя осталась без отмщения, сироты мои – без пропитания, жена моя – во вдовстве, сродники мои о том печаляся оплакивали меня по ныне, но теперь пред Божьим правосудием, пред Богом судьёй, показую я тебе кровь мою».
Увидим мы тогда того-то бедного от нас изобиженного и к нам вопиющего: «Богач ненасытный, властелин неправедный, купец лихоимственный! Платил я тебе мною должное во всю мою жизнь, а ещё от тебя моего обязательного в долгу письма я до ныне обратно не получил. Служил я тебе, как раб, и все мои труды, все мои плоды, весь мой доход отдал на расплату долга моего, но долг мой ещё жив, имя моё ещё в росписи у тебя написано. Рост на рост, долг на долг, съел ты моё имение, дети мои – на оброке, жена моя скитается по чужим дворам, дом мой в конец разорён, остался я наг, крови моей ты жаждал и так ныне пей её».
Увидим мы тогда и самого Иисуса Христа, истинно со святым потиром Пречистых таинств, обличающего нас: «Причащался ты Моих таинств устами осквернёнными, ходил ты по торгу, а оставлял Церковь, пекся о доме, а забывал жертвенник, продавал ты и покупал благодать Мою, в попрании имел кровь Мою».
Увидим мы тогда малых младенцев, которых некоторые жестокосердные матери убили ещё во чреве своём, плачущих горчайшими слезами: «Вы, младенцоубийцы матери, либо скупости ради, чтобы вам нас не вскормить, или от стыда, чтобы вам своё бесчестье прикрыть, предали нас смерти. Проклятые те уста, которые такой совет вам дали. Проклятая та рука, которая вам смертоносную отраву принесла. Проклятое мнение ваше, которое прежде рождения нашего нас умертвило. Поглядите вы на чистую ту и неповинную кровь, коею вы землю осквернили».
Боже мой! Ум наш, яко никогда и ни в какое время чрез всю нашу жизнь празден не бывающий, сколько чего в мысли не имел, язык наш, никогда говорить непрестающий, сколько чего ни говорил, хотение наше, склонное к злому, сколько чего ни делало, тогда всё, что мы ни согрешили языком и до праздного слова, всё, что ни согрешили умом и до малейшего помышления, всё что, где и когда ни было, тогда всё с своим обстоятельством, пред очами нашими и пред очами всего света объявится.
О какое видение! Тогда явится то лицемерие, которое добродетелью казалось, та зависть, которая ревностью почиталась, та измена, которая дружбой признавалась, то осуждение, которое исправлением быть вменялось. Нашлось ли когда какое подметное письмо, тогда явится перо его написавшее. Пропал ли священный сосуд из церкви, тогда представится рука, оный укравшая. Учинилось ли какое под кем подискивание или какая клевета, тогда явятся устна её сплетшая. Подговорена ли к любодеянию незлобивая чья девица, и скрывается виноватый, а осуждается неповинный, тогда узнается прямой рожденного ею младенца отец, и сыщется тот обманщик, которого мы за святого почитали, тот блудник, которого мы правилом целомудрия признавали, окажется волк из овцы, Иуда сребролюбец и предатель из апостола, Исав лукавый из доброго Иакова.
О какой стыд! Узрим воистинну вкупе вся предстояща тамо наша дела со всеми обстоятельствами. Грешник весь от стыда смущается, когда идёт исповедать грех свой духовнику, о котором твёрдо ведает, что имеет он содержать его тайно и не разгласить о нём людям, ниже наказание учинить, а наипаче его прощением снабдить. Но как объявить грех свой пред всеми Ангелы, от него отвращающимися, пред всеми дьяволы, ему насмехающимися? О какой стыд! О какое смущение! Да ещё ж чувствовать и самую совесть обличающую. О какое мучение! «Сии грехи, как великие, так и малые – скажет он – все мои. В таком свете сокровенная, тмы просвещающем, не можно мне их укрыть, потому, что сей день есть откровением».
Бог мне дал в здешней жизни к получению прощения наиспособнейший образ, только говорить пред духовником: «Согреших. Прощен бы я был, но того я не сделал». Говорили мне о том явно слова Божия проповедники, тайно – духовники, но по их наставлению я не поступал. Но не довольно ли мне было ещё и своих, без чужих злых дел? Не хотел тот-то человек лжесвидетельствовать, другой – убийства сделать, я его к тому преклонил. Береглась, сколько могла, оная та бедная девица, оная честная жена, я её обманом ли насильством впасть в блуд принудил. Не знал ещё ничего худого тот-то отрок, слова мои и разговоры, отравивши его слух, испортили в нём добрые нравы. Был я священник, а превосходил мирян в соблазне. Был я женат, а держал при жене своей наложницу. Был я отец, а учинился детям своим на зло учитель. Был я между человеки, но человекам был примером погибели. А не полно ли б мне было в муку приводить себя одного! Имею ль я в том какое себе оправдание! Ибо прошло уже время прощения, а сие время есть воздаяния. Впрочем, что мне делать? Обличаю я сам себя и решение чиню сам о себе. Боже, нет мне нужды в Твоём суде, осуждает меня совесть моя. Так-то, слушатели, обличает, так-то решение чинит обличитель и судья – самая совесть. По учинению обличения и решения от самой совести надлежит ещё учинить суд и отмщение Божию правосудию.
Когда Бог приидет судить живых и мертвых, тогда пред престолом его «явится знамение Сына человеческого». А чего ради? Чтоб увидели его грешники и вострепетали. Да и воистинну вострепещут и восплачутся все племена земные, когда услышат Бога и Отца, говорящего к ним таким образом: «Неблагодарные! Довольно вам уже известно, сколь ненавистен мне грех, а вы ещё ли со грехом пред меня являетесь? На кресте вижу Я смерть Сына моего, а на вас – вину тоя смерти. Я судия, я Отец, яко судия, суд творю, яко Отец, отмстить долженствую. Правосудие Моё повинными вас признавает, а любовь в Сыну – за врагов имеет. И так идите от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный дьяволу и ангелам его».
Грешницы, слышащие сие, не трепещете ли, не боитесь ли вы, как повинные пред Богом?
Пророк Даниил в седьмой, а богослов Иоанн в двадцатой главе Апокалипсиса объявляют, что в день судный разгнутся книги, в которых написано всё соделанное нами во всей нашей жизни и, кажется, что их две: в одной все злые соделанные нами дела, грехи наши, в другой – добрые, добродетели наши.
Сперва открывается оная, которая содержит грехи наши: на одной стороне тоя книги написан содеянный нами грех со всеми обстоятельствами лица, времени, места и прочего, против того, на другой стороне, отмечено, что в том грехе мы исповедовались, покаялись и засвидетельствовали покаяние наше молитвами, постами, милостынею по наложенному на нас от духовника завещанию, то правосудие Божие у нас в том грехе отчёта не востребует. И так, когда мы в нынешней жизни приносим совершенное покаяние во грехах, то не постигнет нас в будущем суде испытание. Так нас уверяет утеха грешных, святой Златоуст: «Егда бо в сей жизни исповедью очистити согрешения возможем, отходим туда чисти от грехов». А инак долг наш будет явен, грех наш расплатой не удовольствован, и дадим мы ответ во грехе нами соделанном.
Другая книга содержит соделанные нами добрые дела, то есть добродетели. Слушатели, когда бы Бог к нам показал во втором своём пришествии такую великую милость, чтобы не судил Он нас во грехах, но простил бы их, а судил бы только в добродетелях наших, то что вы думаете? Были ль бы мы достойны рая и услышали ль бы блаженный тот глас? «Приидите благословенные Отца моего, наследуйте уготованное вам царствие». Кажется, что Бог осудит нас в тех делах, кои мы почитаем добродетелями.
Да посмотрим же, какие то добродетели, нами учиненные. Ходили ль мы в воскресные дни к обедне? Ходили. Но больше от обыкновения, а не от благоговения. Ходили. Но того часа, как бы поскорее совершилась святая служба, дождаться почти не могли. Ходили. Но когда священник читал молитвы и совершал Божественные тайны, тогда мы о делах разговаривали. И то ли добродетель? Молились ли мы? Молились. Но когда творили молитву своими устнами, тогда куда бродил ум наш? Творили мы милостыню, а колику? Весьма малу. Для чего? Более, чтоб возъиметь себе похвалу от людей, нежели мзду от Бога. И то ли добродетель? Мы постимся. Но когда постимся, тогда больше упиваемся, воздерживаемся от рыб и мяс, а не имеем воздержания от страстей. И то ли добродетель? Да и такими ль добродетельми хочем мы рай получить? Нет. Поищем хотя единые добродетели чистые без примесу к ней порока, покажем едино добро совершенное, со всех сторон доброе, из сорока, пятидесяти и шестидесяти лет жития нашего такой час, который бы нами дарован был весь Богу, но где такой день? Где такой час? И есть ли мы не имеем других, кроме сих мнимых нами добродетелей, то как себя извиним тогда пред Богом? Аминь.
