В неделю расслабленного
Ей, Господи! Человека не имам. (Ин.5:7)
О горького несчастья! Быть в беде, а не иметь утешения, быть в злоключении, а не иметь отрады, быть в болезни, а не надеяться помощи! Одно рождает печаль, другое приводит в отчаяние, одно наносит рану, другое делает её смертельной. Но чему здесь больше удивляться надобно – жестокости ли мучения или терпению мучимого? В таком состоянии бедный находился расслабленный: лежит несчастливый сей при спасительной купели чрез тридесять и осмь лет, лежит же, все свои уды имея недугом расслабления связанные, всего действия лишённые – живой мертвец, которому собственное тело сделалось гробом. И ежели что его оживляло, то была одна надежда, которую он на знаемых, на приятелей и на сродников полагал, что от них со своего прилепившегося к нему одра снят будет и брошен в воду, Ангелом чудесно возмущаемую.
Жди, бедный расслабленный, не без того, чтоб у тебя не было приятелей, так сию малую услугу в таком печальном состоянии откажет ли? В самое короткое время твои расслабленные члены поднять и бросить в воду за труд себе почтут ли? Но лживые сынове человечестии! Прошёл год, прошёл другой, прошёл третий, прошло тридесять и осмь лет, но никто не мог сыскаться, который бы ему хотя не по приятству, так по человечеству сие благодеяние оказал. И для того расслабленный наш из расслабления телесного впал уже чрез отнятие надежды в расслабление душевное. Начал воздыхать, стенать, вопить и жалобными сими словами наполнять воздух весь: «Человека не имам, человека не имам». Да, и правда, что уже ему нечего осталось ожидать от человек, ежели бы Богочеловек Господь Иисус, который пришёл спасти погибшего и болезни наши на себе понёс, не умилосердился над ним.
Так здесь-то ясно оказалась суетность надежды, полагаемой на человека, и твёрдость надежды, полагаемой на Бога. Здесь-то открылось, сколь далеко между собой расстоят сии два пункта: надеяться на человека и надеяться на Бога. По приличию убо, кажется, сказать теперь, что надежда, полагаемая на человека, есть обманчива или, по крайней мере, сумнительна, разве токмо на единого Бога.
Сладка сама по себе надежда, но презельно огорчает, когда противное чаянию нашему представляет. Такого рода есть надежда, положенная на человека, а почему она столь слаба и опасна, то откроют нам причины следующие.
Во-первых, известно, сколь люди непостоянны и в мыслях своих переменны: чего ныне хотят, того завтра отвращаются, чего ныне отвращаются, того завтра с великим ищут желанием. Обещают нам златые горы, а делом-то исполнять ленятся, великолепными своими обещаниями столь наш умащают слух, что уже мы сами себя заблаговременно в числе блаженных считаем, но как до дела дойдёт, со стыдом обманываемся. Бедный человек по сим блистательным уверениям прибегает к ним, как к священному якорю, и прежнею их лаской ищет пользоваться, но они холодный к нему обращают вид. Пропала надежда, исчезли обещания! И, конечно, Давид в рассуждении сих обстоятельств возопил, что «всяк человек ложь», а с ним согласуясь, и великий Павел сказал: «Что беды не токмо в море, но и во лжебратии», то есть в тех, которые будучи нашими врагами, честным братства именем прикрываются. Но что более? Спаситель наш и самую на сродников полагаемую надежду объявляет быть опасною: «Врази де человеку домашние его». Так куда же нам прибегнуть? На кого твёрдо положиться? Нет никого, почему всякий из нас с расслабленным может сказать: «Человека не имам, человека не имам».
Но пойдём мы далее и посмотрим, какие б были причины толикого в людях непостоянства. Известно, сколь многие на собственные свои прибытки падки и алчны и пользу свою предпочитают всякой других пользе. Они в самой дружбе и обещаниях смотрят прилежно, есть ли им какая из того польза, чего, когда не усматривают, кидают дружбу и обещания свои исполнять почитают за неполезное. Когда мы счастьем процветаем, много круг себя приятелей считаем, а как цветы нашего счастья отпадут, то и други наши все вдруг пропадут.
Так теперь, слушатели, положим, что мы-то те скудные и недостаточные, которым нужда велит в других помощи искать и на других надеяться. Прибегаем мы к ним и умиленно просим о заступлении. Что ж они тут с нами делают? Первее всего кругом нас осматривают, есть ли в нас им польза: богаты ли мы, высокою ли честью почтены мы. Мы клянёмся, что в нас того ничего нет, иначе ежели б мы то имели, не было бы нужды прибегать к вам, но когда сие услышат, нечаянно, яко облак, пропадают и ниже милостивого взгляда удостаивают. Где же нам искать человека, на которого бы надежда наша была тверда и неподвижна? Негде! «Человека не имам».
Правда, что люди пользу свою наблюдая, нашу надежду делают тщетной, но часто же случается, что и не могут нам того подать, чего б мы от них ожидали. Причина тому есть, что сами люди разным переменам и несчастьям подлежат. Многие с престолов преселились на гноищи, многие, которых слава по всему свету гремела, в плачевное пришли состояние. Давид святый многих видел превозносящихся и высящихся, «яко кедры ливанские», и мимо иде, и се не беша: взыскал и не обрете места их. О суетного человеков упования и предприятия неизвестного! Чрез которых думали обогатиться, те сами обнищали, чрез которых надеялись вознестись, те сами с высоты своей упали, от которых помощи просили, те сами оной от других теперь ожидают. Так, в таких случаях, не научает ли нас расслабленный сию жалобную песнь повторять: «Человека не имам, человека не имам!»
Но хотя б люди и подлинно были к нам без лицемерия всякого искренны, хотя б и могли всё то нам подать, чего б мы от них ни ожидали, но всю сию нашу на них надежду неотменно смерть пресечёт. Смерть последняя мета всех наших замыслов, смерть конечная граница, чрез которую ни собственные человеческие желания, ни наши на них надеяния более не переходят. «Не надейтеся на князи, на сыны человеческия, – глаголет Дух святый усты Давидовыми, – в них же несть спасения, изыдет дух его и возвратится в землю свою, в той день погибнут вся помышления его». Одною косою и одним замахом смерть подсекает и жизнь человека, и наше на него положенное упование. И так того, на кого наша надежда была, смерть от нас взяла, восхитила, скрыла, а мы, бедные, остались надеждой обмануты и посмеяны, на подобие корабля, который, по вольной плавая воде, вдруг по стечении вод остался бы на суше, или на подобие цвета, который по захождении солнца, его согревающего, нечаянно увял бы.
По сему суетны вы, сынове человечестии! Мы на вас, как на некиих богов, надеялись, а вы «яко человецы умираете, и яко един от князей падаете». Мы на вас, как на твёрдых столпов, опирались, а вы, как слабые трости, сокрушаетесь. Где ж теперь тот человек, на которого была надежда наша? Ах, нет! Его смерть от нас на веки похитила, так пускай же всяк из нас скажет: «Человека не имам».
Но чтоб не остаться нам вовсе в отчаянии, на кого надежду положим, слушатели, и к кому безопасно прибегнем? Разве токмо к Тебе, о Боже, крепосте наша и хвало Израилева! «На Тя уповаша отца наши, уповаша, и избавил еси их, к Тебе возваша и спасошася, на Тя уповаша и не постыдешася». Бог един есть несумнительная надежда человеческая. Не имамы человека, да имеем Бога. «Предзрех Господа предо мною, яко одесную мене есть, да не подвижуся». Он в обещаниях своих твёрд и постоянен, Он есть милосерд: «Якоже бо щедрит отец сыны, ущедри Господь боящихся его», а со всем тем Он есть бессмертен. Его жизнь не пресекается, убо и нас надежда на Него никогда не посрамит, убо Он будет надежда и по смерти нашей. «Аще убо живем, аще умираем, Господни есмы». О надежда наша непостыдная! Мир тебя не разумеет и для того патронов ищет, обходит Тебя, источника воды живой, и надеется жажду свою утолить из ямин, не имущих воды.
Правда, что нечестивые нашей на Бога надежде ругаются. Сие поношение претерпел кроткий Давид, который в надежде своей молился так: «Да не постыдятся о мне терпящии Тебе, Господи, Господи сил! Ниже да посрамятся о мне ищущие Тебе, Боже Израилев, яко Тебе ради претерпех поношение. Вси видящии мя поругашася ми, глаголаша устнами, покиваша главою, упова на Господа, да избавит его, да спасет его, яко хощет его». Тоже пострадал и Павел, который к Тимофею пишет так: «Верно слово и всякого приятия достойно. На сие бо и труждаемся, и поношаемы есмы». А за что? «Яко уповахом на Бога жива». Но от сих поношений поколебались ли сии священные столпы? Никак. Они до смерти не преставали к Богу вопить: «Ты еси исторгий мя из чрева, упование моё от сосцу матере моея, к Тебе привержен есмь от ложесн, от чрева матере моея, Бог мой еси Ты». Пускай поносят нечестивые, но некогда «живый на небесех посмеется им, и Господь поругается им, а надеющиеся на Господа, яко гора Сион, не подвижутся во век». Аминь.
